Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет
— Света, не надо! Отдай!
Дашу пугают ее расширенные пустые глаза. И вдруг в глазах — что-то осмысленное. Света поднимает халат с пола, рассматривает, мучительно хмурясь, изо все сил стараясь вспомнить нечто неясное, ускользающее, с этим халатом связанное. И вспоминает — медленно, потрясенно.
— Он отсыпался, а я разбирала его чемодан. И там внизу, под всеми вещами, — сумка, у нас тогда югославских не было… Я спросила потом, а он сказал, что это так, передать кому-то… Даша, что это? Это было же год назад! Даша, какая я идиотка!
Света рушится на диван, рыдает, затыкая себе рот подушкой, колотит по постели сжатыми кулаками, мотает головой от нестерпимого унижения. Даша бежит в кухню, пузырек с валерианкой закручен намертво, она подставляет горлышко под струю горячей воды. Руки дрожат, капли считать невозможно. Даша бухает чуть ли не полфлакона, бежит назад, к Свете.
— Светик, милый, выпей, нельзя же так!
Света отталкивает Дашину руку, вода плещется на пол.
— Пей! Пей, говорю!
Запрокинув Светину голову, Даша заставляет ее выпить остатки.
— Ложись, я сделаю кофе.
— Даша, не уходи, — цепляется за нее Света.
— Я только кофе…
— Не уходи…
— Ребят будить?
— Что? Ах да, буди, только сюда, слышишь, сюда не пускай! Там, в холодильнике, эти, ну как их… ну эти…
— Найду.
— Холодно, Даша.
— Сейчас заварю чай, согреешься. Лучше чай, правда?
Даша закрывает форточку, поднимает с пола теплое одеяло, укутывает в него Свету. Потом идет в соседнюю комнату, будит ребят, кипятит воду, варит сосиски.
— К маме нельзя, она заболела.
— А отец?
— Ушел на работу.
— Так рано? — Дима смотрит Даше прямо в глаза.
— Так рано.
Наконец-то спровадила!
— Света, вот чай, пей, с малиной.
Свету всю колотит, трясет.
— Я позвоню к тебе в школу, да? — спохватывается Даша.
— Да, позвони. А ты?
— У меня две лекции, потом приеду, ты пока поспи — хорошо?
Света держит Дашину руку, что-то бормочет, ее глаза закрыты: действует валерианка. Даша склоняется над ней, пытаясь разобрать слова.
— Позвонил в первом часу — я уж не знала, что подумать, — сказал, не придет, больше не может, перед всеми, кругом виноват… Семнадцать лет, Даша, семнадцать… Все ему, все для него — «тише, папа работает», — а я как кухарка, как нянька, им всем… Все бросила, всем для него пожертвовала…
— Светик, мы все обсудим, что-нибудь придумаем. Спи, я скоро вернусь, слышишь?
Страшно оставлять Свету, но лекции на двух потоках. А кроме Даши, у Светы и нет никого. Был еще Женя… Даша задергивает шторы, гасит свет, осторожно прикрывает дверь — Света, кажется, засыпает, — так же осторожно закрывает дверь входную. Морозный воздух, люди, теплое, набитое битком метро, лекция впереди… Это стыдно, что Даша чувствует облегчение? Для нее Светин ад позади. Вот только сон, мчащийся к морю поезд… Если бы не ворвался в него Женин звонок, она не знала бы, что по ночам видит Вадима, чувствует теплые волосы под своею рукой, не знала бы, что для нее это все еще счастье.
— Где же, дорогая моя, обоснование семинара? — скрипуче встречает Дашу зав. — Имейте в виду, пока я разрешил условно.
Раз дошло до «дорогой» — значит, дело плохо. А она-то думала, что обошлось: впервые на глупости Сергеич не стал настаивать… Но он ведь не догадывается, что это глупость, иначе не был бы дураком. К тому же — иллюзия деятельности… Как там Света? Скорее, скорее к ней, пока не ворвались после школы мальчишки, пока не случилось непоправимого: Света выкричит им все про отца, нанесет удар, ранит смертельно.
— Так вот, Дарья Сергеевна, обоснование жду не далее чем сегодня, и ни днем позже, — мстительно добавляет зав.
Бессильная неприязнь к Даше сделала его проницательным: видит, враг чем-то расстроен, самое время ударить.
— Хорошо. Будет обоснование.
Надо немедленно взять себя в руки: зав любит приставать, когда человеку плохо. Эта странная его особенность широко известна на факультете, преподаватели традиционно скрывают от него неприятности. В прошлом году у Люды болела мать, девочка ночами дежурила — больница на другом конце города, полтора часа езды. Так он повадился вызывать ее к себе с утра, каждый день: «Э-э-э… что я хотел вам сказать? Забыл… Ладно, завтра скажу, приходите к восьми тридцати…» Вся кафедра тогда возмутилась, Даша, слепая от ярости, наорала на зава, и он, по обыкновению, струсил и отступил, оставил Люду в покое. Да, обоснование писать придется, иначе не разрешат семинары и виноватой окажется Даша. «Ничего, успею, все равно окно между лекциями».
Даша садится в свободной аудитории, вздыхает и начинает писать. Она пишет, что сегодня, как и всегда, костюм говорит о материальной культуре, национальном характере и даже складе ума очень многое, что, готовясь к фольклорной экспедиции на Север, пусть экспедиции филологической, без изучения истории костюма не обойтись. Даша доказывает, что дважды два — четыре, снег падает с неба, а за весной, представьте себе, идет лето. Она знает, надо исписать пять-шесть страниц, иначе Сергеич бумагу вернет и скажет, что не солидно. Неважно, что будет написано, главное — подбросить побольше научных терминов.
Скоро она увлекается и пишет уже всерьез. В системе доказательств выстраивается логика будущей экспедиции, ее основная идея. Перо легко скользит по бумаге — пропади они пропадом, тупые и хрупкие шариковые карандашики, писать ими — тяжкий труд. Даша признает только старую, сметенную временем авторучку. Все! Теперь Людочке на перепечатку, и зав наложит витиеватую резолюцию, старательно подписав ее прекрасной своей подписью, исполненной красивым и толстым японским фломастером.
Дашин звонок заставляет Свету сползти с дивана, добраться до двери, открыть. В комнате сумрачно, почти темно — короткий зимний день позади. Ребят, к счастью, нет. Даша зажигает свет.
— Не надо…
Света снова забирается под одеяло. Под глазами черные впадины, лицо обострилось и похудело, за полдня похудело.
— Света, ты спала?
— Не знаю…
— Ты ела?
— Нет. Тело болит, Даша, ужасно болят мышцы. Странно, да?
— Хочешь, сделаю ванну?
— Не надо, зачем?
— Пройдет боль, вот увидишь.
— Ну сделай.
Даша наполняет ванную горячей водой, льет шампунь — зеленоватая пена пахнет травой, — вешает на батарею пушистую простыню, халат — не тот, воздушный, предательский, а из Прибалтики, простой и теплый. Пока Света в ванной, она быстро скатывает и убирает постель, жарит гренки, мелет кофе, сервирует стол. Надо изгнать из комнаты пустоту, вернуть ей жилой дух — пусть пахнет жареным хлебом и кофе, горит яркий свет и звучат голоса.
Света выходит из ванной очень усталая.
— Ты права, почти не болит. А почему ты все убрала? Я лягу.
— Нет, сядешь к столу! Светик, не надо нам повторений: помнишь, я не могла есть, ты меня заставляла?
— Ох, не вспоминай: с тобой пришлось повозиться…
Света улыбается, грустно и удивленно.
— А я, представь, хочу есть.
— Ну и умница!
Кофе, гренки, сливки, творог… Света на глазах приходит в себя.
— Помнишь, Светик, мы говорили о том, что поражение надо уметь превращать в победу, а минус — в плюс? Ты говорила, что уход Вадима заставил меня взять у жизни реванш — подсознательно, но заставил?
— Призываешь сделать то же самое?
— Да.
— Поздно уже, мне — поздно: скоро сорок…
— Нет, Света, не поздно: только сорок!
— Бабий век — сорок лет, такое слыхала, ты, фольклорист?
— Слыхала. Так ведь это «бабий», женский, то есть, а он лет с четырнадцати, понятно? И вообще я говорю не о бабе, а о филологе, подававшем надежды. Света, у нас есть кое-что, чего нет у других брошенных женщин, твой диплом, например, «Поэтика слова».
— Странно, что ты о нем не забыла.
— Еще бы! Он натолкнул меня на мою работу…
— …и ее забодал твой драгоценный Сергеич, — с усмешкой напоминает Света. — И, между прочим, это поражение ты почему-то не превратила в победу. А вся кафедра тебя предала!
Горе сделало Свету злой.
— Кафедра вовсе не предала, — не обижается Даша. — Она растерялась, потому что формально Сергеич был прав: мы не стилисты. Он ведь не допустил обсуждения, отверг в принципе — этого хода никто из нас не ожидал. Дурак дураком, а на такие штуки он мастер. Но сейчас мы говорим о тебе.
— Нет, ответь, а почему ты остановилась тогда? Тебе же советовали отнести в издательство?
Света не произносит имени мужа, хотя советовал, даже настаивал Женя. Даша после развода тоже никак не называла Вадима, в крайнем случае «он».
— Светик, так мы не доберемся до сути, — терпеливо прорывается к своему Даша. — Сегодня, когда я писала бумагу об экспедиции, то подумала о тебе. Ты будешь нам очень нужна — там, в поле.